У
rositsa подсмотрен рассказ Катаева "Немчик" про Первую мировую:1.
Внезапно послышались неторопливые шаги и говор.
Разведчики испуганно переглянулись, низко-низко припали к траве и затаили дыханье. Беспечные загорелые лица сразу сделались серьезными и сосредоточенными.
– Черти полосатые, – чуть слышно прошептал широколицый, рябоватый рядовой Голоцюк.
Другие разведчики посмотрели на него зло и угрожающее.
– Молчи, м...м...морда!.. С ума спятил... Услышат...
В лощине было уже темно и по-весеннему свежо. Остро пахло болотом и зеленым камышом. Где-то, ни далеко, ни близко, трещала лягушка. От сырости слегка знобило.
Разведчики, как были, неудобно повернув головы, внимательно всматривались в ту сторону, откуда послышались голоса и шорох шагов. В рассеянном, сумеречном свете, по краю лощины, шли двое. Один с саблей и биноклем в руках, очевидно, офицер, другой с винтовкой – солдат. Офицер изредка подносил к глазам бинокль, внимательно осматривался, а потом что-то говорил юношеским, звонким голосом солдату. Солдат добродушно и спокойно отвечал.
Разведчики вопросительно переглянулись. Вздохнули. Смуглые лбы чуть разгладились.\
– Снимем?
– А там, за ними никого нет? Еще напоремся.
– Кажись, нет.
Потом опять вопросительно переглянулись и кое-кто перекрестился.
– Ишь, офицер найшелся! Мы его живо доставим ротному.
Поползли осторожно, стараясь не стучать прикладами. Когда до немцев оставалось шагов пять, молоденький офицер вдруг остановился, прислушался и посмотрел в ту сторону, откуда ползли разведчики. А потом что-то серьезно сказал солдату. Солдат усмехнулся и коротко ответил, не убавляя шага.
На миг разведчики оцепенели, а потом разом, как то беспорядочно вскочили на ноги и вразброд кинулись на немцев. Впереди с винтовкой на перевесь, согнувшись и смешно передвигая грязными сапогами, бежал Голоцюк.
– Сдавайся, ваше благородие! Сдавайся... Нечего тут.
Офицер-немчик от испуга и неожиданности вздрогнул и уронил бинокль. Хватился за револьвер, но впопыхах никак не мог отстегнуть крышку кобуры. А когда отстегнул – было уже поздно: Голоцюк отбросил винтовку в сторону и для чего-то дернул немчика за левый рукав, да так, что сукно затрещало.
– Сдавайся, ваше благородье! лучше будет. Пропало...
Солдат в каске, сопровождавший офицера, громко выругался и хотел выстрелить, но один из охотников выбил из его рук ружье.
– Сдавайся, немецкая образина! Сдавайся!
Немец беспомощно посмотрел на охотников и смешно пошевелил бесцветными, подстриженным усами.
– Что, герр, попался. Эх, ты...
– Я сдавалься... сдаваюсь... – сказал немец и попытался улыбнуться.
Через час, с большими затруднениями, пробираясь с пригорка на пригорок, ползком, отряд охотников завидел в темноте огоньки нашего расположения.
2.
Ротный командир В. сидел у себя в избе и, при свете огарка, вставленного в горлышко бутылки, писал письмо жене, когда денщик доложил, что отряд охотников взял в плен неприятельского офицера.
– Кто ж это так постарался? – спросил ротный, откладывая в сторону листки мелко-мелко исписанной бумаги.
– Голоцюк, ваше благородие.
– Молодец Голоцюк. Как же это он так ухитрился?
– Так, что ходил уместе с прочими на разведку, та'й спiймалы немца, – доложил денщик малоросс и конфузливо добавил, – тилько, дивлюсь, що их благородие пленный охвицер дуже молодой. Як дытына.
Ротный улыбнулся.
– Поди, пришли сюда переводчика, да прикажи привести пленного. Ступай.
Узнав, что наши охотники взяли в плен немецкого офицера, в избу ротного пришел полковой священник, отец Александр.
– Что, Семен Николаевичу – сказал он, крестясь на образок в углу комнаты, – говорят,
наши охотники немца-офицера взяли в плен? Интересно посмотреть.
– Да, батюшка, вот сейчас приведут сюда. Присаживайтесь.
Появились два прапорщика – товарищи по военному училищу. Всем было любопытно поглядеть на пленного. Потом вошел переводчик-еврей с курьезной фамилией Мальчик. За время войны его лицо обросло смолистой, библейской бородой и от этого казалось еще бледнее.
Два солдата с винтовками ввели пленного. Это быль мешковатый увалень, лет семнадцати. Лицо у него было широкое, веснушчатое, с голубыми водянистыми глазами. На ногах – лакированные сапоги. На голове – каска с баварским гербом.
– По-русски говорит? – спросил ротный у солдат.
– Никак нет.
– Отлично. Господин переводчик, пожалуйста,
спросите у пленного, какой он части. Пусть подойдет поближе.
Переводчик повернулся к немчику и быстро сказал что-то по-немецки. Пленный недоверчиво посмотрел вокруг, подошел к столу и ответил.
– Говорит, что шестого баварского корпуса, – перевел Мальчик.
– Великолепно. Спросите у него, сколько неприятельских корпусов переброшено к нам с других фронтов.
Мальчик перевел, и все пытливо посмотрели на военнопленного. Тот покачал головой и что-то быстро ответил.
– Говорит, что по долгу присяги не может ответить на этот вопрос.
– Похвально. Теперь нужно будет, как это ни прискорбно, обыскать военнопленного. Потрудитесь, перевести.
Переводчик перевел. Немчик покорно стал выкладывать на стол содержимое карманов: записную книжку, карту, спички, портмоне, носовой платок и самопишущую ручку.
– Это все? – спросил ротный. Больше ничего нет?
Мальчик перевел. Пленный густо покраснел и потупился. Покачал головой.
– Nein.
– Имейте в виду, что если обнаружится, что вы что-нибудь утаили, то это может иметь для вас самые серьезный последствия.
Военнопленный положил руку в карман и нерешительно посмотрел на переводчика. Переводчик что-то серьезно сказал по-немецки.
Ротный строго посмотрел на пленника.
– Что это у него там?
Немчик покраснел еще гуще прежнего и извлек из кармана, за руку, препотешную целлулоидную куклу с огромной головой и смешными удивленными глазами.
Первое время от хохота невозможно было ничего разобрать.
– Вот так пленный.
– Ай-да офицер.
– Браво, немчик.
Давно так не смеялись в деловой избе ротного. Даже солдаты с винтовками деликатно прыснули в мозолистые ладони.
Немчик стоял смущенный, обиженный, растерянный, с куклой в руке и вдруг что-то быстро-быстро залопотал. И по его короткому веснушчатому носу поползла мутная слеза. Отошел в сторону, к окну, и тихонько заплакал, вздрагивая защитного цвета погонами.
Это было так неожиданно, и грустно и смешно в одно и то же время, что секунду молчали.
Потом посыпались вопросы;
– Что это он говорил?
– Откуда кукла?
– Щенок! – сказал один прапорщик другому и приосанился.
– Видите ли, господа, – сказал переводчик, – он говорить, что куклу ему подарила перед отъездом на войну сестренка и он ее носит с собою повсюду, как память. Потом он говорит, что очень голоден и устал.
Улыбнулись.
– Возвратите военнопленному его вещи и оружие, – приказал ротный, да прикажите накормить.
Переводчик перевел, но немчик не оборачивался. Ему было ужасно стыдно показать свое заплаканное лицо. А слезы еще горели на щеках и щекотали нос.
3.
Когда поздно вечером, часов в десять, ротный командир вышел из избы освежиться, вокруг все было тихо и мирно. Над черной землей, в сероватом небе теплились зеленоватые редкие звездочки и дул прохладный, сырой ветерок. В. снял фуражку, пригладил волосы и вздохнул. Ему вспомнилось, что обыкновенно в такое время он с семьей уже перебирался из города в лагери. Вспомнил жену и детей, а потом почему-то немчика-военнопленного с его потешной куклой. Грустно улыбнулся. Проходя мимо сарая, где помещались солдаты, он заглянул в дверь и увидел в зыбко-мигающем свете огарка неуклюжую фигурку Голоцюка и внимательные лица солдат вокруг. Голоцюк разглагольствовал:
– ...Подбегаю это я, значит, к немчику, а он, значит, хватается за ливорвер... Ну, думаю...
Ротный вошел в сарай.
– Что, Голоцюк, небось брешешь все? – спросил он. Голоцюк вскочил с места и весело отвечал:
– Так точно, ваше благородие, брешу...
Ротный улыбнулся.
– Вы ему, братцы, не верьте. Все это он врет.
Солдаты дружно засмеялись. Они все любили своего ротного за простоту и ласку.
А ещё напоролась на воспоминания Валентины Леонтьевой. Тоже про немца:
Валентина с мамой и сестрой Людмилой были вывезены из блокадного Ленинграда в село Новосёлки в Ульяновской области, откуда Валентина после окончания школы с отличием вместе с мамой приехала в Москву. Валентина Леонтьева рассказывала: «Мы с мамой переехали в 1945 году, сразу после Победы, в Москву из Ленинграда. Город был — сплошные катакомбы: везде заслоны от танков, разрушенные дома, траншеи, которые рыли пленные немцы. Как-то раз я шла возле такой траншеи. Вдруг буквально из-под земли потянулись грязные худые руки. Немец смотрел на меня умоляющими глазами: «Хлеба, дайте хлеба!» Я взглянула на его руки и обомлела: такие тонкие, длинные, красивые пальцы бывают только у пианистов и скрипачей. Упросила охранника, чтобы он разрешил мне покормить этого немца. Его привели к нам домой, я налила ему супу. Он сначала ел очень медленно, на меня даже глаза не поднимал — боялся. Потом немножко осмелел, спросил, где мои родители. Я рассказала, что папа умер в ленинградскую блокаду от голодного психоза и мама осталась с нами одна (нас она спасла, заставляя курить, чтобы меньше хотелось есть). У немца на глазах появились слезы, он не доел обед, встал и ушел. А через два года в нашу дверь позвонили. На пороге стоял тот самый немец. Правда, теперь он был совсем не чумазый и тощий, а умытый, причесанный, одетый в парадный костюм, вполне симпатичный молодой человек. Рядом с ним стояла пожилая женщина. Он улыбнулся мне и сказал: «Я не мог вас забыть, поэтому приехал со своей мамой, чтобы сделать вам предложение». Я ему отказала, потому что выйти замуж за врага не могла. Тогда его мать заплакала и на прощание сказала мне: «Деточка, вы даже сами не представляете, что вы для меня значите. Вы спасли моего сына от голодной смерти. Я буду всю жизнь вас благодарить».
И ещё её же интересное воспоминание про Окуджаву.. Не изобрели тогда ещё Одноклассников...
Валентина Леонтьева рассказывала: «После переезда из Ленинграда наша семья поселилась на Арбате. Как-то, будучи в гостях у знакомых, живших в одном из соседних домов, я познакомилась с Булатом Окуджавой. Он тогда был незаметным пареньком, маленького роста и довольно застенчивым. Одно стихотворение он даже написал специально для меня, но ничего личного, интимного там не было. Мы с ним были очень хорошими друзьями, не больше. Потом судьба нас развела по разным городам. Я после окончания школы-студии МХАТ по распределению поехала в Тамбовский театр, где проработала два года, а Булат отправился искать счастье в Ленинграде. Встретились мы с ним только через пятьдесят лет». Это случилось в начале девяностых, когда в одной из передач редактор попросила Леонтьеву: «Валентина Михайловна, нам нужен на передачу Окуджава - позвоните ему, ведь вы вроде были когда-то знакомы?» «Как так - вдруг позвонить?! Ведь столько лет мы не виделись! Навязываться человеку, который давно уже забыл обо мне! Да у меня и телефона его нет!» - отнекивалась Леонтьева. Но позвонить решилась. Трубку снял Булат. «Булат... Простите, я не знаю, как вас называть: на вы, на ты..» - «Кто это?» - раздраженно спросил Окуджава. «Вы только не вешайте трубку, послушайте меня хотя бы полторы минуты, - и она прочитала посвященное ей Окуджавой никогда не издававшееся стихотворение. Через несколько дней у Леонтьевой был концерт в ЦДРИ, и в первом ряду она увидела Булата Окуджаву с женой. Она сошла со сцены и присела перед ним. Позже Леонтьева рассказывала: «Я даже не представляла, что он придет, - и вдруг!.. Мы просто смотрели друг на друга и почти плакали. На своей последней книжке он написал мне: «Мы встретились через 50 лет». Я страшно жалею теперь, что мы потеряли эти сорок лет, не видя друг друга, - сколько всего могло бы быть иначе!» Но Булат Окуджава умер через месяц после того, как они встретились с Леонтьевой.
Подсмотрено вот тут: http://chtoby-pomnili.com/page.php?id=146