Театр, не так давно Театр, не так давно переживший эпоху фурора сценической публицистики, на наших глазах истаявший, впавший в кризис "промежутка", на наших же глазах начинает возвращать утраченный было к себе интерес. Ещё недавно полупустые залы оживают. В воздухе носятся названия, имена. Театр - звучит! И...
Парадоксальная складывается ситуация: среди новых театральных кумиров немало "наследников по прямой". Наверное, в этом парадоксе есть некий исторический и даже сакраментальный смысл.
Мне вечная неволя угрожала,
За мной гнались - я духом не смутился
И дерзостью неволи избежал
Пожалуй, словами пушкинского Самозванца можно определить то состояние, в котором пребывает творческая энергия одного из главных идеологов шестидесятничества - Олега Ефремова. Когда потребность "глаголем жечь сердца" вдруг резко отпала, это выбило из колеи многих художников сцены, но в первую очередь - самых искренних, самых верных рыцарей той эпохи. Долгие годы противления злу - не насилием, но стоицизмом - не могли не сказаться на образе мысли тех, кто на сценических подмостках честно и неотступно внедрял в сознание современников идеи самоуважения. Жизнь всех "уважила" по-своему... Было от чего прийтий в уныние. При любом раскладе политических сил - общественный прогресс превращался в катастрофу для общества. Но в любых обстоятельствах нужно было жить, держаться, отстаивать свое достоинство художника.
Пожалуй, эти муки последних лет наиболее полно (хотя, быть может, непреднамернно) отразил Олег Ефремов в своём "Борисе Годунове". Его Борис Годунов вступает во власть от отчаяния. Он не ищет престижа, понимает, что взваливает на себя нелегкое бремя. Борис ещё заставляет себя надеяться на благополучный исход, но уже мучим предвестием тяжких испытаний ("Мы тщетною победой увенчались"). Появление Самозванца для него (как это не покажется странным) - освобождение от внутреннего разлада. Время самозванства подступило: "Всё за меня: и люди и судьба..." Самозванства - в смысле убеждённой и яркой инициативы. Потому, наверное, и понадобился в спектакле МХАТа имени А.П.Чехова постановщику и исполнителю главной роли Олегу Ефремову такой Гришка Отрепьев, каким сыграл его артист Михаил Ефремов. Отнюдь не авантюрист, совсем не демагог, вовсе не политик. Просто пора его зрелости пришлась на такую общественную ситуацию. И в этой (нет другой!) жизни нужно осуществиться. Пока есть азарт жить. Этот Самозванец - тоже пленник идеи: он порождение этого времени и должен реализоваться сейчас, здесь, на поле общей брани...
Михаил Ефремов пришёл во МХАТ, когда распалось его собственное дело - "Современник-II", который сложился в 1986 году из курса мхатовского училища и был пригрет театром "Современник" (должно быть, надеявшимся увидеть здесь преемников - тем более что выпуск был богат актёрскими детьми, детьми современниковцев в том числе). Приветсвуемый всеми, "Современник-II" оказался, пожалуй, слишком самонадеян. Представлялось, достаточно быть талантливыми (а курс был талантлив), иметь авангардистские идеи (а они имелись) - и театральный успех обеспечен. Ребята быстро его себе и обеспечили. Но и быстро утратили свою, необычную по тем времнам, общность, - не выдержали испытания "единомыслием". Единомыслие было ефремовским и очень жёстким: театр новой социальной маски - андеграунда и помойки, куда выбрасывала жизнь всех, мыслящих альтернативно "общепринятому".
Михаил Ефремов, сын легендарного театрального альтруиста Олега Ефремова и внук не мене легендарного реформатора оперной сцены Бориса Покровского, не мог сдаться без боя: слишком стльная генетика, он тоже нёс в себе дух мятежа и созидания. Он пришёл во МХАТ не как проигравший (хотя в пору своего театра знал, как бросать вызов, но не очень понимал, как собственные идеи претворить в жизнь). Он пришёл на роль молодого героя. На него здесь делалась определённая ставка. Олегу Ефремову нужна была новая театральная кровь - чтобы обновить свою. Долгие годы - и в самые тяжёлые, беспросветные времена - он оставался преданным общественным идеям, на которых сформировался как гражданин и как художник, и в моменты нового взрыва социального движения пытался вразумлять современников. Но язык публицистического театра переставал восприниматься всё более развивающимся обществом. И тогда, пройдя, должно быть, через внутренний кризис, Ефремов отпустил вожжи своего Росинанта-МХАТа и не просто предоставил ему свободу в поисках духовной пищи, но и сам стал подыскивать ему новую питательную среду: открыл все сцены МХАТа для разных театральных направлений, для всяческих актёрских и режиссёрских экспериментов.
Приход Михаила Ефремова как раз и был в некотором роде гарантией эксперимента. Утратив свой театр, он не утратил дерзости и своих "бредовых" идей. Только они смягчились, что ли. Первые встречи с реальностью поколебали не его представление о своём месте в существующем театральном мире, но его взгляд на альретнативу в искусстве. Ушла намеренная агрессивность, с какой вышел когда-то к публике режиссёр "Пощёчина", программного спектакля "Современника-II" - он, уже переназвав олешинскую "Зависть", заявил свою позицию.
Михаил Ефремов стал главным героем-резонёром мхатовской сцены, тем самым поддержав неостывающий пафос Ефремова-старшего. И его Треплев в чеховской "Чайке", и Чацкий, и Отрепьев так или иначе выразили этапы духовного становления его поколения: от отчаянной попытки круто "развязаться" с действительностью, неприемлемой для молодого, обострённого чувствования, через намерение овладеть ситуацией, "образумить" исковерканные умы, до решимости действовать, извлечь максимум выгоды из антиобщественного стечения обстоятельств.
На малой же (новой) сцене МХАТа Михаил Ефремов продолжил поиски своего театрального языка. "Урок мужьям" и "Урок жёнам" Ж.Б.Мольера, по видимости постановки нейтральные, как бы сознательно отстранённые от кипящей действительности, искрились блёстками остроумного актёрского хулиганства, на которое и делал ставку молодой режиссёр. Ему, как мне кажется, нужно было "заговор чувств" сменить на праздник чувств, и себе самому, и актёрам дать возможность осознать, что это приемлемо и на данном жизненном этапе для всех просто необходимо. На фоне тех перемен, что сотрясали воздух за пределами театра, непритязательные "Уроки", расцвеченные самыми невероятными красками, которые только могла родить молодая задорная актёрская фантазия (а комнада собралась по преимуществу из молоджых энтузиастов), казались островком спасения: хотелось элементарного - это искренности, простоты отношений, добрых чувств и больше ничего. А рижиссёр обрёл компанию, которой оказались по силам и по интересу его личные театральные метаморфозы.
"Злодейка или Крик дельфина" Ивана Охлобыстина, последний спектакль Михаила Ефремова, только на первый взгляд эпатажный, вычурный, на самом деле - это уже акт духовного самовоспитания, в котором режиссёр новой формации на каком-то этапе своей жизни, вероятно, испытал нужду.
Два молодых субъекта (С.Шкаликов и К.Чепурин), "надираясь" в доску на шальные деньги, явно отдающие криминалом, сознательно доводят себя до крайней стадии разложения. Заказывают проститутку (Е.Добровольская), одну на двоих, и упиваются всем набором предоставленных возможностей. Но... Проститутка оказалась забавным человечком. На таком же изломе, что и опустившиеся бедолаги. Короче, влюбились в неё оба, задумаливзять в жёны, опять одну на двоих (товарищи!), а потом в обоих пробудился нормальный мужской эгоизм, человек пробудился, желающий быть счастливым отдельно, а не за компанию. Этого пробуждения оба и не выдержали - просто ушли из жизни, чтобы своим присутствием больше её не поганить.
Наверное, столь категоричный сюжет метафорически выражает пограничное состояние того поколения, которое выросло на почве наших, уже десятилетие тянущихся социальных передряг, перестрадало своё, изломалось, но всё-таки выпуталось, устояло. Сегодня именно они, тридцатилетние, становятся наиболее реальной опорой нашего общества. Уже отыгравшие своё, уже отрезвевшие, но всё ещё не утратившие романтического пыла.
Спектакль Михаила ефремова, причудливо одетый художником Евгением Миттой, наполненный характерными музыкальными ритмами Гарика Сукачева, которыми здесь распоряжается казачий хор (ироничный комментатор событий), - оказался неожиданно светел. Два, можно сказать, подонка долго искали "смыслы" своей чумной жизни, чтобы в конце концов прийти к тому, что нет на свете большего смысла, чем быть человеком. Но на это обоих уже не хватает. Что ж, взять у жизни расчёт, хоть так победить в себе зверя - тоже смысл.
Спектакль явно поколенческий. И автор, и постановщик, и актёры - люди новой формации. Из тех, что некогда бросили вызов ложному, по их понятиям, мифотворчеству отцов, уже успели пройти через огонь, воду и медные трубы и теперь, исходя из реалий времени, пытаются в этой жизни определить своё место. Освобождаясь от бравады надменностью и чистоплюйством.
Мне думается, что Михаил Ефремов, и как человек, и как художник, сейчас на подступах к тому очищению, к которому привёл и своих новых героев, - не столь категоричному, но столь же ему необходимому. Чтобы освободиться от жизненной путаницы и наконец-то обрести себя.
Если Олега Ефремова-режиссёра всегда вело природное актёрское чувство резонёра, то тоже рождённый 60-ми Марк Захаров, будучи только режиссёром, быстро утратил веру в прямолинейность, предпочтя язык аллюзий. Он не облегчил себе жизнь в искусстве, но оставил пространство для манёвра. Его театр был основан не на игре в действительность, а на игре с действительностью. Он и актёров выбирал изначально склонных к "игре воображения". И труппа театра имени Ленинского комсомола, которую Захаров возглавил в 1972 году, на протяжении не одного десятилетия оставалась коллекцией уникальных индивидуальностей, с которыми их собиратель мог утсроить любую театральную фантасмагорию. И устраивал.
"Ленком" стал идолом молодёжи 70-х и 80-х не только потому, что был приемлемым для них оратором, но прежде всего потому, что оказался отменным лицедеем, умеющим с помощью искусства, именно искусства, растревожить молодые непроявленные души. Марк Захаров, с его сарказмом и в то же время деятельным мировосприятием, стал именно их героем и поводырём. Знаменитый своим остроумием и острословием театр МГУ "Наш дом", откуда вышел сам режиссёр, по всей вероятности, оставил свой - неизгладимый - след в художнической памяти. Во всяком случае, именно в "Ленкоме" - театре молодых и для молодых - окончательно проявился дар театрального фантаста Марка Захарова. Он постоянно бурлит, постоянно изменяется - удивляя, шокируя, эпатируя и вновь примиряя с собой. напрваление его режиссёрского ума всегда непредсказуемо, спорно, азартно. Потому, вероятно, начинающие актёры так стремятся служить в "Ленкоме" - хотя вписаться в этот каверзный мир, выдержать его психологические (и физические) нагрузки удаётся далеко не каждому, сюда поступающему. Театр не приемлет "службистов". Здесь даже "массовка" требует отменного здоровья и определённых навыков. магнетизм театра как явления и жёсткий режим, который здесь установлен для актёров, привели к тому, что уже третье десятилетие, из сезона в сезон, непреходящим преимуществом "Ленкома" остётся сильное молодое актёрское поколение. Из сезона в сезон заявляются новые актёрские имена.
Когда в "Диктатуре совести" Михаила Шатрова (рубежной постановке захаровского театра 1986 года) на сцену вышла Александра Захарова, трудно было предположить, какое место в отцовском театре актриса сможет занять не по родству, а по праву. её прилежные работы в телефильмах Марка Захарова ещё ничего не определяли. На сцене же ей явно не хватало уравновешенности.
Александре Захаровой изначально было предуготовлено в театре положение драматической героини. И она честно выполняла возложенные на неё обязанности, приспосабливая свою не слишком ещё выявленную артистическую природу к возникшим обстоятельствам. Была старательна - и проигрывала. Была послушна - и насиловала свою натуру (так, мне казалось, мучила, истязала себя в роли Офелии - в ленкомовском варианте "Гамлета").
В кинематографе актриса ощущала себя более свободной. И одна за другой замелькали её теле- и киногероини - незатейливые, озорные, с хорошим чувством юмора. А когда вышел фильм "Криминальный талант" - стало ясно, что драматические возможности дарования Захаровой по-настоящему проявляются в соединении с острой характерностью, гротеском, наконец. Роль проститутки и преступницы, прохиндейки, оторвы и... бессребреницы по натуре своей, роль человека, запрограммированного на добро, но вынужденного добиваться жизненного благополучия кощунственными средствами, - не только принесла актрисе популярность, но, думается, помогла ей выразить себя. Когда Александра Захарова вышла на сцену графиней Альмавивой - перед нами была уже свободная, сильная и обворожительная актриса.
"Безумный день, или Женитьба Фигаро" Бомарше - спектакль, который появился на сцене "Ленкома" в пору полного безвременья. И неожиданно обозначил слом общей унылой театральной ситуации. Пока другие терялись и искали выход из творческого тупика, Марк Захаров выставил новую актёрскую команду, которая категорически отринула пессимизм и апатию. Все вместе они - в условиях, неприемлемых для развития искусства, - предлагали путь достойного творческого существования.
И первой в ансамбле новых звёзд стала Александра Захарова. В её графине Альмавиве соединились наконец и стали видимы всем грани замечательного артистического дарования.
Светскя дама, в которой аристократизм присутствует как маска, приличествующая положению, в по сути - задорная и задиристая девчонка, жизнелюбивая и неунывающая, изобретательница радости. Графиня не только умеет себе устроить праздник, но и другим даёт разойтись, поощряет в них кипение жизненной энергии. Потому и Фигаро и Сюзанне так легко, так увлекательно ей служить. Игра её стихия. Это притягивает к гарфине не только поклонников, но и собственного мужа: они (несмотря на предполагаемые измены графа) замечательная пара...
Спектакль бравурный, в офомлении Олега Шейнциса фантастически красивый, сам по себе был вызовом. Потому что в период "брожения" социальных идей неожиданно всё сводил к вещам локальным и... для человека единственно по-настоящему ценным. Это был спектакль во слоаву любви. Работа же Александры Захаровой стала вызовом вдвойне: она явила себя театральному миру самостоятельным и ярким художником, папиной дочкой - в смысле звонкости, смелости и красоты сценических форм. То был действительно её "звёздный час".
Следующий этап - Нина Заречная в "Чайке".
К этому спектаклю Марк Захаров шёл очень долго и трудно, наверное, не раз меняя направление мыслей. Слишком стремительно менялось всё вокруг. Слишком податливой на современные трактовки всегда была эта чеховская пьеса...
Герои спектакля действительно живут у волшебного озера. Оно то пропадает в тени деревьев, то неожиданно появляется, завораживаясвоими прозрачными глубинами (Олег Шейнцис создаёт здесь фантастический эффект живого существа, каким вдруг кажется поблёскивающая водная гладь).
Именно там, над гладью вод, поначалу неловко приземлившись на крохотном полуостровке, начинает Нина Заречная - Александра Захарова никому непонятный, вычурный монолог из треплевской пьесы. Начинает, прилежно, буссмысленно чеканя заученные фразы. И вдруг слова начинают расставляться как-то так, что обретают упругость, складываются в рассуждения. "Во мне сознания людей слились с инстинктами животных, и я помню всё, всё, всё, и каждую жизнь в себе самой я переживаю вновь".
Мне кажется, впервые на сцене Нина Заречная предстала как сильное природное явление. В ней и впрямь как бы заключена "общая мировая душа". Недаром всех так тянет к этой внешне не слишком приметной, но чрезвычайно добросердечной, сикренне ко всем расположенной барышне-крестьянке, которая обезоруживает соей непосредственностью. Ей действительно дано проживать в себе много жизней, они как бы проростают в ней и просятся наружу, - потому ей дано быть актрисой.
Заречная Александры Захаровой, как ни странно, родственная Астрову, каким играл его (кажется - так недавно!) во мхатовском спектакле Олег Борисов: она, такая эмоционально податливая. обладает удивительным душевным здоровьем, что помогает ей не сломаться, не потерять себя на тернистом жизненном пути.
В этом должно быть, и заключался смысл "Чайки", к которму долго шёл сам Марк Захаров. Выстояьб в жизненном хаосе можно, только преодолев собственную слабость (и пассивность, и непротивление, и гордыня, и голый эгоизм - все из этого разряда). Потому и Сорин, и Аркадина к финалу спектакля оказываются одинаково потерянными людьми, а Тригорин просто безлик, "стёрт". Режиссёру важен тот, кто сможет сказать обстоятельствам "нет", кому в "упорной, жестокой борьбе с дьяволом, началом материальных сил", всё-таки суждено победить. Нине Заречной Александры Захаровой - суждено.
Не так давно в студенческой "Чайке" Школы-студии при МХАТе имени Чехова мне довелось увидеть неожиданного Треплева. Все вокруг, изнеженные и изломанные, как бы сочиняли его муки, полные душевных неурядиц, приписывали ему свои внутренние невзгоды, а он их - жалел. Треплев был чрезвычайно проницателен и очень сердоболен. И в финале уходил не от слабости - чтобы не расстраивать ничьих иллюзий.
Этого Треплева играл выпускник училища Александр Лазарев. Сын чрезвычайно обаятельной театральной пары - артистов Театра имени Вл. Маяковского Александра Лазарева и Светланы Немоляевой.
"Человек из Ламанчи" в знаменитой сценической версии маяковцев, а ещё раньше легендарный Виктор в врбузовской "Иркутской истории", Александр Лазарев-старший всегда казался воплощением романтика от профессии. И даже когда участвовал в "политических" акциях театра - "вывозил" положительных героев, предписанных временем, и шёл явно не "своей дорогой" - его атёрская натура не подыгрывала обстоятельствам, а преломляла их: трафаретным героям дарилось из актёрской копилки нечто мерцательное, неуловимое. загадочное. С годами эта тяга к преображению приобрела неожиданные формы. Ему доставляет удовольствие разрушать зрительское представление о себе - его всё более влечёт эксцентрика на сцене, и он кидается в эти "воды" безбоязненно. Лазарев-старший экспериментирует с азартом алхимика, словно не заботясь о своём актёрском "реноме". И те, кто видел "Плоды просвещения", "Жертву века" или "Шутку Мецената", не могли не покориться его неожиданному комическому обаянию. И всё же он остаётся по-прежнему загадочным и неуловимым, как великий Кин (его последний сценический герой) - реально существоваший и всеми домысливаемый.
Светлана Немоляева хоть и играла (долго и замечательно) Бланш Дюбуа в знаменитом "Трамвае "Желание", популярнейшем спектакле Театра имени Вл. Маяковского, в принципе, никогда не претендовала на положение героини. И тем не менее в восприятии зрителей стала воплощением женского изящества. При том, что актриса - превосходный театральный мистификатор и никогда не боялась на сцене красок резких, ломких, чудных. И потому, каковы бы ни были её персонажи, они всегда по-женски грациозные и чрезвычайно манкие.
Александр Лазарев-младший был принят в "ленком" и заполнил его собой как-то сразу, легко и изящно (должно быть, сказались родительские гены). Но по-настоящему вошёл в сознание театрального зрителя как граф Альмавива из захаровской версии "Женитьбы Фигаро".
Этот Альмавива - ловелас скорее по родовой традиции, чем по душевной склонности. По склонности же - он слишком умён и ленив, чтобы тратить время на пустые занятия, обамнывать и обманываться. Похоже, он легко просчитывает "коварные" ходы и своей супруги, и предполагаемой пассии и... не мешает им себя дурачить. В этом скрытое благородство Альмавивы, его собственное понимание мужского достоинства. Он как истинный рыцарь любви умеет подогреть страсти и закрутить интригу так, чтобы всем было азартно существовать на грани риска. Кажется, что именно он, а не Фигаро. плетёт здесь кружева интриги, отменно подыгрывая своим оппонентам и бесконечно любуясь наивными хитростями дражайшей графини-озорницы.
Жизнь за пределами человеческой души - блеф, суета, нонсенс. И военная униформа графа (как, впрочем, и весь "революционный" антураж в этом спектакле) - всего лишь ироническая отсылка, дань моде момента. Момент же истины в том, что граф и граифня, научившиеся так славно понимать и донимать друг друга, в погоне за миражами обманов и обид освобождаются от предвзятости и сами для себя подтверждают неувядаемость взаимных чувств.
"Аллилуйя любви" нового времени, гимн красоте естественного человека - так можно было бы назвать спектакль Марка Захарова и его теперешних соратников, спектакль, который подхватил эстафету "Юноны" и "Авось", чтобы выходящему на арену жизни поколению 90-х было чем заполнять изначально опустошённые души.
"Королевские игры", думается, создавались уже на актёра, которому явно была по силам оригинальная "мюзик-холльно-эротизированная" стихия "Ленкома". В сценическом облике Александра Лазарева сошлись и черты высокого романтизма, и нетипичное, по-настоящему неведовмое ещё нашей сцене чувственное начало.
Александр Лазарев-младший способен создавать вокруг себя эфир - неуловимое, необъяснимое поле притяжения. В этом его особость. НА сегодня он - идеальный герой для ленкомоской сцены.
Генрих VIII Александра лазарева в спектакле "Ленкома" порходит свой путь наверх: от разнузданного вседержителя, гения порока, до поверженного демона, познавшего полную меру плотских страданий. В новоую версию взаимоотношений выдающегося внглийского короля-рефоматора и музы его антиклерикальных реформ Анны Болейн создатели "оперы для драматического театр" Марк Захаров и Григорий Горин вложили весь свой опыт политических деяний последних лет. Историю государя, на гребне великой любви развернувшего государство навстречу прогрессу и... подмятого неумолимыми жерновами политической целесообразности - испытавшего ужас падения в пропасть предательства, - "Ленком" представил как всеобъемлющий, непреходящий сюжет. Тем самым отмерил опасную черту, к которой на сегодняшний день подступила и наша жизнь. Генрих - охальник, мистификатор, ас бесконечного масочного карнавала, который стал его придворной полдитикой, - только пройдя через свой "фаустовский" навыворот искус, обретя и отринув душу, опускается до Гениха-человека. Гениху-человеку - достаётся лишь надвигающаяся пустота и удаляющиеся воспоминания о былом полёте.
"Ленком" меняется. Театр Марка Захаровавнимая зову времени, ищет новое "эстетическое отношение искусства к действительности". И этому немало способствует "образ мыслей" артистической смены, на которую мастер теперь уповает. Представителей того поколения, которое, думалось, упущено за время нашей социальной неразберихи. А они не только выстояли, не потерялись, но и сохранили святое в душе и в неопределённую общственную ауру уже начинают вносить коррективы.
Такого не помню со времён молодого Геннадия БОртникова: чтобы вся театральная Москва обсуждала только что появившегося на сцене актёра как уникальное явление, чтобы торопили знакомых, настоятельно советовали не пропустить, а послушавшиеся совета действительно попадали в плен необычного дарования.
Это неожиданное паломничество - сразу в два театра - вызвал Сергей Безруков. Буквально за два сезона он сыграл Петра в горьковских "Последних" (и сразу был отмечен, стал победителем московского конкурса "Дебюты") и героя "Психа" по диссидентскому роману А.Минчина в спектаклях Театра-студии под руководством О.Табакова. А кроме того, создал образ сергея Есенина в композиции Н.Голиковой "Жизнь моя, иль ты приснилась мне?.." - спектакль этот идёт на сцене Театра имени М.Н.Ермоловой.
Во-первых, юный актёр сразу поразил мастерством, даже странным для его возраста, настораживающим: такое насыщенное сценическое проживание достигается только опытом, длительным и тщательным трудом - а ему дано изначально. Во-вторых, необычна фактура., сама актёрская палитра: сильное мужское начало в сочетании с детской открытостью, простодушием, эмоциональной подвижностью - смесь неврастеника и супермена.
В Александре, герое "Психа", сознательно выбравшем психбольницу, чтобы укрыться от действительности, которая своими постоянными атаками изнуряет его, автор (роман издан в США) задумал показать уровень духовной деградации нашего общества, расстроенного до беспредела. Герой же Сергея Безрукова - ещё неоформившееся, юное существо, которое ищет, надумывает себе испытания, чтобы в творящейся вокруг неразберихе, неизбежно расслаивающей, размывающей человеческую личность, отыскать-таки своё "я". Психбольница выбрана им с единственной целью: устроить себе испытание жизнью в самых сильных дозах, познать сразу все возможные вариантыдушеных катастроф. Мальчишество, бред. Но "псих" Сергея Безрукова, как упорный естествоиспытатель, в этом аду умудряется жить по закону и порядку природной добродетели. Только со своей вечной отзывчивостью оказывается здесь даже не чудаком, а чужаком - для кого нелепым (с точки зрения сдвинутых), для кого опасным (с точки зрения "лечащих" сдвиги). Артист играет трагедию нормального сознания, всё больше постигающего. что норма - это страшный недостаток, если не адаптировалсь, не приобрела анормальную форму. не впитала общепринятые правила сущестования. В психбольнице его егрой не познаёт окружение, а раздражает его своей гуттаперчивостью. И уход Александра из жизни - не результат болезненной травмы, а высшая степень мужества. Так трактует актёр. Таков его суд. Раз нечем жить - жить незачем. Роману саркастически-неврастеническому Сергей Безруков в конце концов предлагает вполне филосовское толкование, играя тонко, умно, без надрыва.
В есенине - совсем другие краски, совсем другая природа актёрского существования. Есенин покоряет сразу, с первых звуков голоса, внезапно обрушивающего на зрительный зал откуда-то сбоку, из-за спин собравшихся, широкие, распевные стихотворные строки. Сергекй Безруков в образе Сергея есенина врывается в атмосферу театрального действа как стремительный утренний рассвет. он настолько внезапно приближает к нам есенинский облик, что дух захватывает от - ощущение! - абсолютного портретного сходства.
Есенин - состоявшийся, признанный поэт. Есенин поры романа с Айседорой Дункан. Зрелый ум. И неподдающаяся закалке душа, балансирующая на грани катастрофы. Все эти данности молодой актёр как бы уводит вглубь. А образ складывается через стихи, через то, как безруков играет вдохновение поэта: как внезапно застывает, уходит в себя в предвувствии мгновения, как начинает его забирать, волновать внутренний звук ещё не рождённой словесной вязи. А потом весь он напрягается, вспыхивает странным светом - и несутся слова, непрерывно, раздольно, яро и... складываются в образ и мысль.
Весь есенин у Сергея Безрукова и состоит из этого постоянного преображения себя, где реальные перепетии жизни в отрыве от внутреннего поэтического родника, биение котрого то поддаётся слуху, то, ускользает, - ничего не значат. Сложный. неустойчивый и удивительно насыщенный облик баловня и мученика своей эпохи, короля толпы и изгоя для власть предержащих,характер, где в трагическом союзе оказались российская спесь и российская беззащитность. В чём-то, как ни странно, пересечение с шиллеровскими "Разбойниками", русский вариант Карла Моора.
Когда-то, в конце 70-х, "Разбойники" гремели на сцене Театра имени А.С.Пушкина. Постановка молодого режиссёра Алексея Говорухо стала одним из заметных явлений того времени. А интеллектуальное противостояние Франца Моора - Константина Григорьева и Карла Моора - Виталия Безрукова будоражило зрительный зал, наводя на разные нерегламентированные мысли.
Виталий Безруков, в то время первый актёр пушкинской сцены, был воплощением романтического героя. Он играл много и страстно. Казжется, не знал провала - столь огромно было его актёрское обаяние... Поддавшись обстоятельствам, он выбрал другой, очень престижный театр. Театр сатиры в зените славы. Казалось - вытянул козырную карту. К нему благоволил Валентин Плучек. Его вводил в свой спектакль "Тени" на свою - главную - роль начинающий режиссёр Андрей Миронов... Но судьба распорядилась по-своему. Премьера Театра сатиры вскоре не стало. В дальнейшем репертуаре Виталий Безруков себя ен нашёл...
Явление Сергея Безрукова-сына - как бы возвращение утраченного, недовоплощенного, неожиданный подарок природы театральному миру 90-х: романтики в жизни нам явно не хватает.
Наша театрльная жизнь. ещё недавно, казалось, почти застывшая, вновь начинает набирать обороты. и всё стремительнее заполняют театральный вакуум новые имена.
Хорошо, что, быть может, о том и не подозревая, многие из новоявленной гвардии артистов выходят на тропу отцов - тропу духовного "шестидесятничества", - чей "образ мыслей" был светел.
Театром движет не надменность. не сарказм, не нигилизм - театром движет озарение.
И как, усмирённый любовью, герой ленкомовских "Королевских игр" мечтал соединить "все звуки птиц. зверей и рыб... в одну мелодию" (пускай "стук топора там тоже прозвучит") - так и "наследники по прямой", и те, кто вместе с ними составляют поколение 90-х, пытаясь построить новый театральный мир, мечтают из окружающего хаоса, из создавшейся какофонии извлечь-таки мелодию собственной жизни. Благозвучную мелодию. Жизни...
ЗЫ: Из четырёх представителей младшего поколения трое - народные артисты России и лишь один заслуженный. Не дотягивает Михал Олегыч до сего звания. Двоечник :-))))))))))))))))))))))
ЗЫЗЫ: Была во МХАТе в этом сезоне. В фойе выстака костюмов, в которых в этом театре играли знаменитые актёры. Анастасия Вертинская, Олег Табаков, Олег Ефремов и т.д. Я вообще люблю театральные костюмы. Но выделялся из них один нарядик. Кольчуга! Подхожу, читаю: "Гришка Отрепьев" "Борис Годунов" М.Ефремов". И главное, в этом фойе именно фамилия Ефремов встертилась дважды. Правда, я не запомнила, костюм какой роли Ефремова О. был там представлен. Но династия даже на выставке. Забавно.
"Династии" И.Силина Журнал "Театр" №1 1997 год
-
Выставка "Русское невероятное" Центр Зотов. Окончание
Начало вот тут: https://akostra.livejournal.com/1714538.html Выставка посвящена авангарду - как он появился, чем вдохновлялся. Удивительно, какие…
-
Выставка "Русское невероятное" Центр Зотов. Начало.
Интересная тема поднята - из чего вырос русский авангард? Ничего не появляется просто так. Много раз была в "Зотов центре". Нравится. Вот…
-
Киров-Сольвычегодск. Часть 1-я. Бегущий город Киров. Начало.
3 января вечером рысю на поезд. Захожу в наше купе в плацкарте. Таня и Вова уже на месте, моё место наверху, но четвёртое место наверху занято...…
- Post a new comment
- 0 comments
- Post a new comment
- 0 comments